Друзья, мы решили, что с этой недели иногда будем публиковать для вас рассказы, так или иначе связанные с темами здоровья и медицины. Напишите в комментариях, нравится ли вам? Стоит ли продолжать?
МАНСАРДА
Пока ждал такси в вестибюле больницы, рядом суетилась усталая, но взъерошенно-счастливая в слишком тёплом для сегодняшней погоды потертом пуховике женщина лет тридцати с небольшим с двумя дочками-погодками раннешкольного возраста.
Она то и дело подбегала к суровой даме на входе в чертоги больницы и что-то в очередной раз спрашивала, а та ей укоризненно отвечала, что как только будет готово — скажем, и тогда она снова присаживалась и рассказывала младшей о том, какие прекрасные из окна самолёта облака, вот увидишь, тебе понравится!..
Когда женщину в пуховике наконец-то позвали, она дёрнулась сначала к дочкам, тревожно оглядев мою двухнедельную щетину, потом всё же успокоилась и уже на бегу попросила меня присмотреть за девочками, пока она...
Как только мама скрылась в лифте, младшая несколько раз быстро втянула в себя воздух и сказала старшей, что боится, очень-очень боится, она ни за что, ни за что не хочет лететь, она правда боится!
Они с сестрой не обсуждали вчерашних новостей о падении самолета, но было понятно, чем малышка напугана.
Старшая — не будь у меня когда-то восьмилетней и не по годам мудрой дочери, я бы не поверил, что девочки в её возрасте бывают такими — в ответ стала как-то совсем по-бабьи, рассудительно и монотонно объяснять, что ей тоже немножко страшно, хотя совсем чуточку, но дядя Игорь купил билеты на всех, он специально нас пригласил, чтобы познакомиться и встретить Новый год вместе, а потом мы переедем к нему, ты же знаешь, как мама этого хочет, она же только об этом и говорит, как там тепло, какая вода и фрукты, и у тебя не будет аллергии, а ещё там, говорит мама, есть мансарда, бабушке там будет хорошо — ты же знаешь, что такое мансарда?
А ещё дядя Игорь сделает на дереве домик, там во дворе большое дерево, наверное дуб или каштан, они же большие на той картине у бабушки, и это будет их домик, они там будут играть хоть весь год, потому что зимы там почти нет, зато есть столько всего интересного, и будет новая школа, тебе обязательно понравится, вот увидишь, надо только потерпеть — слетать один раз, нет, два... — она замолчала, наверное, подсчитывая, но, кажется, не решилась испугать сестру цифрами — ведь летать, я уже прикинул за них, придётся целых три раза, если они потом переберутся к дяде Игорю.
— А сейчас потерпи, потерпи, потерпи… вот выпишут бабушку — и всё-всё-всё будет хорошо... — торопливо закончила она, чтобы успеть успокоить сестру к возвращению мамы, и они пододвинулись друг к другу поближе, уткнувшись плечиками в ярких курточках и особым образом сцепив в замок соприкоснувшиеся пальцы рук — наверное, это у них какой-то свой, особый жест.
Когда мама с бабушкой вернулись, девочки уже обсуждали дурацкую игрушку из недавнего магазина и оживились, только когда бабушка достала из пакета киндер-сюрприз «от зайчика», из местного буфета, — и они даже, кажется, поверили этому.
У меня никогда не было мансарды, да и в зайчика я верил лет до пяти, не больше. А восьмилетние девочки, даже мудрые — они всего лишь девочки.
И слава богу.
СОСУДЫ
В реанимацию попадаешь голым и босым: отбирают под опись всё, включая обручальное кольцо, которое я, кажется, снял вообще впервые в жизни.
Палат, в традиционном смысле, в реанимации нет, нет даже дверей — только кафельно-гранитное помещение с широким проёмом, через который любой пробегающий — тут не принято ходить медленно — может увидеть тебя, распростёртого голышом на кровати со множеством рычажков, прикрытого только простынкой и пристёгнутого одной рукой к капельнице, другой — к приборам и мониторам, о чём-то успокаивающе — или тревожно — пищащим.
В палатах лежат по двое, без гендерных заморочек, все вперемешку — реанимируемым не до политесов. В самой дальней от входа палате — самые тяжёлые.
В других реанимациях, говорят, это место так и называют — «дальняк». Туда заходят реже, оттуда почти не переводят в обычную палату — больше шансов попасть в подвал, к патологоанатомам.
Но здесь, где я, здесь не так — к «дальняку» тут тоже внимательны.
Самое тяжёлое в реанимации, помимо самого состояния и лечения, — просто лежать: без движения, без связи, без книг, без источников хоть какой-то информации; ты просто лежишь и лежишь часами и днями, тебя временами тормошат и переворачивают, обтирают-обмывают, разрабатывают суставы — и снова лежишь.
Потому тут прислушиваешься к любому разговору и провожаешь глазами каждого, кто пробегает мимо — отвлекаясь хотя бы на эти мгновения от мучительной скуки.
Когда привезли разваренную кашу и, усадив, поменяли наклон кровати, оказалось, что прямо передо мной — медпост и «сестринская», в глубине которой неторопливо переодевается молоденькая сестричка.
Отворачиваться или зажмуривать глаза было странно, потому процесс пришлось — впрочем, надо признать, это было совсем не в тягость, судя по реакции организма, — досмотреть до конца, после чего дама оглянулась, со снисходительной скукой оглядела меня снизу доверху и негромко прокомментировала увиденное коллеге на медпосту:
— Запиши в карту новенькому — наполняемость кровеносных сосудов... устойчивая.
Виталий Сероклинов
Фото depositphotos.com
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции
