ШУТНИК
Когда готовили к операции, выяснилось, что хирург — мой тезка.
«— А вы», — говорит, — даже в «Википедии» есть, надо же... Моя жена — большая ваша поклонница.
— Это приятно... — изображаю горделивость, насколько это, конечно, возможно, будучи розовато-выбритым на операционном столе, с раскинутыми руками и скукоженным естеством. — Вы уж, доктор, поаккуратнее со мной, таким википедическим, а то буду не в духе после надругательств над моей тушкой, наваяю рассказ, где представлю вас плешивым и криворуким — и всё, знаете ли, не вырубить топором, даже вашей жене не понравится.
— Литератор, значит, у нас шутник?.. Это хорошо, это правильно, шутите на здоровье. А над хирургом шутить не нужно — не забывайте, через какую артерию и в каком месте мы сейчас заходить будем в ваш внутренний мир: как раз там зайдём, где миллиметр влево или вправо — и уже вашей супруге будет на что обидеться...
В общем, хирург в рассказе будет молодой, симпатичный и очень даже рукастый.
Ибо зачем из-за такой ерунды жен обижать.
ПОДТЕКСТ
На операцию увезли, как это и бывает обычно, внезапно, хотя ждал полдня, расслабившись и решив, что всё отменяется. В операционной тревожно мигала лампа на потолке, прямо перед моими глазами, как в каком-нибудь трескучем кино про больницу и тяжелую операцию загибающегося от недуга главного героя. Когда меня уложили на стол, лампа прекратила панику и успокоилась.
Потом дама-анестезиолог, только что рассказывавшая, что маме делали похожую на мою операцию, теперь с давлением полегче, в какой-то момент, увидев, что побелел и почти гикнулся, залепетала:
— Зайчик, ты не уходи… не отключайся, потерпи, зайчик, сейчас, сейчас... — и вдруг рявкнула так, что снова заморгал светильник. — Ты мне, мля, статистику не порть, волкулак!
Испугался и вернулся. Убедила.
И только светильник продолжил моргать.
* * *
Обратно ехалось уже веселее и даже хотелось смеяться, что было немудрено под двойной дозой обезболивающего — первой не хватило. Я даже успел в этой эйфории поболтать с соседом по палате, которого увезли-привезли часом раньше, травматологом из Ставрополя: я подначивал его хвастовство о поездках к морю — зачем это вам, мол, какое-то там Сочи, вы же и так на югах, сроду не понимал людей из тех краев, стремящихся к еще большему теплу из вполне себе комфортных, по сибирским меркам, мест.
О чем-то мы ещё говорили: о дочках, о состоянии здравоохранения («Нам нельзя не учиться новому, если не учишься — отстаешь безнадежно, потому учусь на свои, езжу на курсы, на практику к лучшим — при зарплате в госклинике в шесть тысяч плюс преподавательские гроши в университете»). Еще — о том, что у него, с дикой тахикардией, не было шансов, а теперь вот уже послезавтра улетит домой, до чего дошла инвазивная хирургия («Сам делаю инвазивные операции, но чтобы прижечь сердце в трёх местах, заходя через паховую артерию, и этим вылечить пациента — фантастика просто!»).
Потом мы наскоро обсудили национальный вопрос — и почему-то ни слова не сказали о женах, женщинах и сексе. Мальчики, даже большие и взрослые, почти не говорят об этом, чем оказывают, по словам одной моей подруги, себе и своим женщинам медвежью услугу, не просвещаясь и отставая безнадежно.
Дальше был туман отходняка после наркотиков: кажется, кто-то в этот момент звонил или писал мне, я даже успел сказать благоверной, что всё хорошо, ложусь отдыхать, не тревожься.
Потом позвонил старый друг Саня и у меня случился приступ чувственной жалости к себе вперемешку с желанием непрерывно кого-то благодарить за всё хорошее. Мне казалось, что как раз и говорю Сане «спасибо» за это хорошее, чего давно уже собирался сделать, да было недосуг: за тот трехчасовой разговор, когда он не отпускал меня от трубки мобильника, удерживая на мосту, куда я отправился после отчетливого понимания, что жить больше не нужно.
Саня тогда непрерывно рассказывал мне какие-то байки и анекдоты, поставив в ступор очередным из них про мужика, который увидел в баре одновременно первую любовь и Софи Марсо, и я так задумался над подтекстом этой истории, глядя с моста на манящую реку, что очнулся уже дома, совсем заболтавшись и забыв роковую цель визита к Оби.
А теперь, во время разговора с Саней в больнице, меня накрыло окончательно, и дальше помню только мигающую кнопку вызова медсестры, обезболивающее, снова кнопку и кого-то у постели с выговором о том, что надо потерпеть, сильнодействующего больше нельзя, давай-ка успокаивайся, зайка, потерпи…
Потом была ужасная ночь, когда болит всё, потому что не можешь даже шелохнуться, иначе слетит прижимная повязка с настоящим булыжником в ней, прижимающим артерию, из которой выхлестнет за полторы минуты вся кровь без остатка, как прочитал в какой-то медицинской книжке и зачем-то запомнил, а если не выхлестнет, то останется огромная ненужная гематома, которая тоже чем-то чревата, а чем — уже невозможно было вспомнить, хотя ночной дежурный врач что-то объяснял про это, успокаивая, что надо ещё потерпеть, скоро станет легче.
И уже наутро боль будто выключили по щелчку, и стало можно спать, только поспать не дали, потому что надо было снимать повязку и следить, не будет ли кровить. Почти сразу мы с соседом встали и даже заплакали от облегчения — так сладко оказалось стоять и ходить, так это было непривычно после почти суточного обездвиженного возлежания.
* * *
Только к вечеру проверил мобильник, и оказалось, конечно, что все остальные разговоры, кроме того, с Саней, мне почудились. Он потом сказал, что мы говорили с ним недолго, и вещал больше он, а я помычал что-то и заплакал.
А еще оказалось, что он не помнит тот анекдот про первую любовь и Софи Марсо в баре, а вот о том, что рассказывал о своей первой любви, — это помнит.
Там было совсем по-дурацки, конечно: Калуга, его военное училище, девочка-выпускница, дискотеки и встречи украдкой. Потом прошло — сколько… двадцать? двадцать пять? — в общем, много лет, и он приехал в Калугу на встречу бывших курсантов-химиков, половины из которых уже не осталось: в Чернобыле они, пятикурсники военного химфака, были одними из первых, в отличие от других понимая, что именно случилось и как уберечься, но всё равно не убереглись.
И Саня поднял архивы загсов, БТИ, списки военных пенсионеров — её отец был невеликим, но шишкой в погонах, потому у них с той девочкой и не сложилось, папа хотел дочери гражданского мужа. Он всё-таки нашёл ее, а после встретился, конечно, как в пошлых русских фильмах, увидев на пороге квартиры, в замызганном халатике, с обильно сопливевшим отпрыском на руках, с кислыми запахами из кухни и рявкающим откуда-то из глубин обшарпанной хрущевки мужем.
Всего этого я не помнил, как он не помнил того анекдота, который я слышал от него на мосту над рекой и за который так и не поблагодарил.
Жалко, анекдот был смешной.
С подтекстом.
Виталий Сероклинов
Фото depositphotos.com
Bruno Rodrigues /unsplash.com
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции
